| | Поэтические отголоски Аполлон Коринфский
Непосвященному читателю подпись под стихами: «Аполлон Коринфский» может показаться претенциозным псевдонимом. Между тем, это было подлиннное имя человека, игравшего довольно заметную роль в литературной жизни рубежа XIX XX веков, хотя и не считавшегося значительным поэтом. Действительно, самостоятельным стиль Коринфского назвать нельзя. В зависимости от того, о чем он пишет, он может уподобиться Фету или Надсону, Апухтину или Фофанову. Подражания Лохвицкой тоже нередки и вполне сознательны.
История происхождения фамилии «Коринфский» была совсем не «парнасская": дед поэта, выходец из мордовских крестьян, учился в Академии художеств по классу архитектуры и за дипломный проект, выполненный в коринфском стиле, в качестве поощрения получил соответствующую фамилию. Имя его сына уже явно подбиралось под фамилию, а внука назвали в честь отца. Впрочем, в XIX в. имя «Аполлон» было не так уж необычно.
Аполлон Аполлонович Коринфский (18681937) родился в Симбирске. Учился в одном классе с Владимиром Ульяновым будущим Лениным, правда, более ничего общего между ними не было. К чести Коринфского надо сказать, что после революции он никак не пытался употребить это невольное знакомство в свою пользу.
Несмотря на «парнасское» имя, больше всего Аполлон Аполлонович интересовался русским фольклором, собирал его, записывал, сам нередко писал в «русском стиле». И внешний облик поэта был отнюдь не эллинистический его, как всегда, очень зримо изобразил в воспоминаниях Бунин: «Щуплая фигурка, большая (сравнительно с ней) голова в пошло картинном буйстве волос, в котором вьется каждый волосок, чистый, прозрачный, чуть розовый цвет бледного лица, взгляд как будто слегка изумленный, вопрошающий, настороженный, как часто бывает у заик или пьяниц, со стыдом всегда чувствующих свою слабость, свой порок. Истинная страсть к своему искусству, многописание, вечная и уже искренняя, ставшая второй натурой, жизнь в каком-то ложнорусском древнем стиле. Дома всегда в красной косоворотке, подпоясанный зеленым жгутом с низко висящими кистями. Очень религиозен, в квартирке бедной и всегда тепло-сырой, всегда горит лампадка, и это опять как-то хорошо, пошло сочетается с его иконописностью, с его лицом христосика, с его бородкой (которая светлее, русее, чем волосы на голове)». Неприязненно-пренебрежительный взгляд очень характерен для позднего Бунина, тем не менее в 90-е гг., в пору общего начала, он воспринимал Коринфского вполне всерьез и в письмах сам убеждал его, что тот должен «работать».
С Лохвицкой Коринфского связывало довольно продолжительное (с начала 1890-х гг.) знакомство. Он был восторженным поклонником ее таланта, ему принадлежит одна из самых хвалебных рецензий на I том ее стихотворений. Ей посвящено также несколько его стихотворений. Судя по ранним стихотворениям, некоторое время Лохвицкая, которая легко узнается в цикле «Песни о Сафо» и в некоторых других стихотворениях, была для него предметом безответной влюбленности. Поэтесса отвечала приветливой доброжелательностью, но никаких чувств, кроме дружеских, сама не испытывала, о чем можно судить из сохранившейся переписки.
ИЗ «ПЕСЕН О САФО"
II
Она являлась мне порой в лазурных снах
Вакханкой молодой с глубокими очами,
С венцом на голове, с гирляндой роз в руках –
Залитая весны горящими лучами.
Смотря в мое лицо, сказала мне она:
«Иди вослед за мной! Забудь свои тревоги!
Развей свою печаль! Пусть только страсть одна
Мерцает на твоей скитальческой дороге!..
На жертвенник любви с тобой мы принесем
Киприде-матери блаженство наслаждений –
Два сердца, полные негаснущих огней,
Две лиры, полные волшебных песнопений».
Лились ее слова, как тихой арфы звон,
Безумье страстное в очах ее горело;
Свободно облекал пурпуровый хитон
Вакханки молодой божественное тело.
Манил к себе меня ее мятежный взгляд,
Она меня звала… Но – полон мук былого –
Стоял я перед ней, тревогою объят,
Не смея вымолвить ни слова.
Когда же наяву ее я увидал,
Она была не та… Бесстрастно равнодушной
Казалася она… Кудрей мятежный вал
Рвался из-под фаты ее полувоздушной.
Дышали холодом небесные черты,
Но сердце жгли они сильней огня земного
В загадочных очах богини красоты
Так много искрилось страдания больного.
Стоял я перед ней и был готов упасть
К ногам волшебницы, отдать ей нераздельно
И силы юные, и жизни знойной страсть,
И душу, по свету бродившую бесцельно…
О, как бы я желал в забвении немом
Глядеть в ее глаза, всю жизнь, не отрываясь,
Сжигать ее уста любви живым огнем –
Любовью, как щитом, от мира закрываясь!
Она была теперь без тирса и венца;
Но что мог значить я с своею страстью жалкой
Пред этой, песнями сжигающей сердца,
Золотокудрою весталкой.
III
Песни ее переполнены жгучею страстью,
Думы ее молодые мерцают лучами,
Веет от них непонятной, могучею властью –
Властью над чуткими к голосу жизни сердцами.
С песней ее нарождаются сладкие муки,
В думах ее открываются светлые дали,
В сердце врываются с ними волшебные звуки,
Звуки отрады земной и небесной печали.
Думы ее – мимолетного счастия дети,
Призраки жизни былой, отголосок страданий,
Песни ее – олимпийцев незримые сети
В море блаженства любви, в океане желаний.
Песни ее переполнены страстью безумной,
Песни ее разливаются лавой Гефеста,
Только поет их, сгорая в тоске многодумной,
Чуждая страсти земной, недоступно-холодная Веста!
IV
Кто послал с небес на землю
Сафо наших грустных дней –
Безрассудная Киприда
Или строгий Гименей?
Кто вселил в ее сознанье
Бурных мыслей водопад?
Кто разлил в кудрях волнистых
Знойной страсти аромат?
Кто вручил царице песен
Дар – тревожить сон сердец?
Кто звездой зажег над нею
Обаяния венец?
Кто же, кто?.. Не все равно ли, -
Полон мир души моей
Жизнерадостною песней
Сафо наших грустных дней!
V
В первый раз ее увидя,
Я бесстрастными глазами
Обнимал царицу песен
С золотистыми косами.
Во второй – я был у Сафо,
Ни о чем мечтать не смея,
О ее созданьях чудных
Говорил, благоговея.
В третий раз она мелькнула
Предо мною метеором,
На меня украдкой даже
Не взглянув лучистым взором.
Отчего же с этой встречи
И не видясь больше с нею,
От ее очей незримых
Я пожаром пламенею?!
IV
Может быть, мы не встретимся с ней,
Но над песнями трепетно-страстными
Долго будет в сиянье лучей
Реять Сафо с очами прекрасными.
Станут думы ее пролетать
Надо мной русокудрыми феями, -
Будут душу мою обвивать
Лезбианскими песнями-змеями…
И безумное сердце мое –
Изнывая тоской безрассудною –
Будет видеть во всем лишь ее –
Деву-нимфу божественно-чудную!
<до 1893 г.>
* * *
Как вы хотите – у ней
Что-то вакхически-страстное,
Что-то безумно прекрасное
В блеске очей.
В этих пурпурных устах
Жизнь зажжена вдохновением:
В этой улыбке – с томлением,
Борется воля и страх.
Как вы хотите – душа
Скрыта в них трепетно-страстная,
Гордая, смелая, властная,
Как хороша!
ЖИЗНЬ ЗА МГНОВЕНИЕ
(Владим. Алекс. Тихонову)
«Не хочу, ничего не хочу, -
Без тебя мне и жизни не надо!
А за счастье назваться твоей
И страдать, и терзаться я рада!» –
Так ему говорила она
И в глаза жарким взором впивалась
И пылавшей щекою своей
К загорелой щеке прижималась…
Трепетала, вздымаяся, грудь;
Сердце было разбиться готово,
Слух с тревогою жадной ловил
Мимолетное каждое слово…
«Милый, милый» шептали уста, -
«Одного лишь тебя я любила,
Ты мой бог, ты мой гений, мой царь,
И надежда, и радость и сила!...»
Говорила она и слова
Без конца повторяла сначала
И дрожащей рукою своей
Богатырскую руку сжимала…
Он стоял, он смотрел на нее,
Все на свете изведавшим взором
И казалось, к признаньям любви
Подходил с молчаливым укором…
Он глядел на нее и хотел
Ей сказать: «Мой ребенок кудрявый,
Ты не знаешь, что людям любовь
Льется в сердце смертельной отравой!»
Он хотел ей сказать и не мог
И не мог от нее оторваться,
Все бы слушать, да слушать ее,
Все бы ею, да ей любоваться…
И промолвил он ей, наконец:
«Знай, что вечно любить не могу я,
Нынче твой я, а завтра – лови
Ветра в поле, томясь и ревнуя!.
Мне свобода дороже всего,
Не любовь…» И замолк чернобровый
И безмолвно стоит перед ней,
Уклониться от счастья готовый.
А она… Помертвела она, -
Повела соболиною бровью
И сверкнула глазами, вся в них
Отразившись – со всею любовью.
И – белей полотна – поднялась
И с безумным рыданьем за шею
Обхватила руками его…
«Я твоя и умру я твоею!»
Не сказала – вскричала она…
Сердце замерло; снова и снова
Точно молот, забилось в груди,
Точно вырваться было готово.
«Что мне жизнь! Хоть бы час, хоть бы миг…
Обладать нераздельно тобою!
А потом – умереть – умереть!...
И припала к груди головою…
Погасил роковой поцелуй
Пламя знойное жгучего взгляда
А она повторила опять:
«Без тебя мне и жизни не надо».
В стихотворении явственно слышатся отголоски ряда ранних произведений Лохвицкой – например, поэмы «У моря», однако сказать, является ли оно простым перепевом тех же мотивов или содержит какие-то реальные сведения о самой поэтессе, неизвестно.
Владимир Алексеевич Тихонов (Луговой) – поэт. У него также есть стихотворение, посвященное Лохвицкой.
МИРРА ЛОХВИЦКАЯ
(† 27 августа 1905 г.)
посвящается Евгению Эрн. Жибер
Свободною язычницей прекрасной
В наш мир рабов ничтожества и зла
С душою гордою, как буря самовластной,
Она стопой уверенной вошла
И гимном торжества любви, как солнце страстной
Сердца дремавшие зажгла.
Зажгла сердца и песнями сказала
Все то, что может женщина сказать
Пустых условностей откинув покрывало
И с уст сорвав бесправия печать -
И на струнах ее мелодий засверкала
Лучей небесных рать.
Под звуки новых, смелых вдохновений
Раздвинул стены светлых песен храм,
Свою избранницу повлек счастливый гений
В иную высь к загадочным мечтам -
И в прежней Сафо «жрица тайных откровений»
Явилась нам.
Волшебница заклятьями былыми
Она вселила в звуки силу чар,
Забытых смертными и ставших им чужими,
Из мглы веков занесших свой пожар, -
И всех задуматься заставил нас над ними
Волшебных песен дар.
Жизнь шла как песнь, все было скоротечно;
Рой новых дум волною нанесло,
Из мимолетного все выделив, что вечно...
И вот она, постигнув ложь и зло,
Сказала нам, подняв к Безбрежности чело:
«Одно страданье бесконечно!»
Перед закатом песни сладкогласной,
Как лилия саронская, светла,
Она, спев Небу гимн восторженный ии страстный,
Как солнце, ей воспетое, зашла
За грань земли, страстям подвластной.
Свободною язычницей прекрасной
Вступила в мир, сердца в нем жгла,
Волшебницей мелькнула полновластной,
Свободной христианкою ушла,
Лжи века непричастной.
27 авг. 1910 г., СПб.
|